Легенда Кносского лабиринта - Страница 22

Вроде вчера, пока я лазал по кустам за хворостом, недалеко в стороне что-то журчало. Не ручей, скорее, родник, но, думаю, сидонцам все равно. А по мне - лишь бы убирались поскорее.

Я обещаю проводить водоносов к источнику живительной влаги - заодно и сам умоюсь. Антиох радостно машет рукой своим, от группы отделяется пара крепких парней со здоровенным пифосом наперевес и подходит к нам. Парни похожи друг на друга пуще родных братьев, только у одного на поясе висит короткая дубинка, а у второго - моток веревки. Интересно, зачем? Пифос волоком тащить да от комаров отмахиваться? Я поворачиваюсь к Антиоху, и мир раскалывается у меня в голове.

В себя приходить трудно и как-то... лень. Это ж, небось, вставать придется, куда-то идти, кого-то бить. Или мыть? Не помню. В ушах звенит хор цикад, приглушая пульсирующую боль, поселившуюся в затылке, перед глазами дрожат цветные круги, руки и ноги решили отомстить нерадивому хозяину и отказываются пошевелиться. И вдруг сверху, ударом сотни бронзовых гонгов, разбивая уютное оцепенение вдребезги:

- Эй, падаль! Как посмели вы нарушить мой покой?! Отвечайте, дети ослицы!

И тут же свистящим шепотом в уши сквозь назойливое цикадье стрекотание:

- Не смотри, слышишь? Не смей смотреть!

Да-да, конечно, сейчас только один разок взгляну, и больше - ни-ни. Если сумею открыть глаза. Под веками - острая резь, стеклистая паутина мешает видеть, но я все равно смотрю, как сидонцы прекращают суету и медленно, словно против воли, стягиваются в круг. Мои давешние знакомцы-близнецы, рванувшиеся было к незваному гостю, останавливаются, натолкнувшись на невидимую стену, и начинают крупно вздрагивать всем телом. Один за другим чужаки падают на колени - неуклюже, тяжело, как тряпичные куклы, на которых новобранцев учат обращаться с оружием - и ползут к ногам божества, снизошедшего до смертных козявок. Рты распахнуты в немой мольбе, слюна течет по подбородку, трясущиеся от страха и вожделения руки протянуты вперед - припасть, прикоснуться, обжечься невыносимым сиянием так, чтобы зашипела и обуглилась кожа, и благословлять эту боль, ибо она слаще нектара, желанней амброзии, дарующей бессмертие. Кажется, даже море корчится в пароксизме страсти, пытаясь дотронуться хотя бы краешком волны, и обессилено откатывается назад, торопясь собраться с силами для новой попытки.

Виновник творящегося безумия неподвижно стоит в коконе из света и тьмы, льнущих к нему шелудивыми суками. Бесстрастны синие глаза, перед которыми блекнут от зависти драгоценные камни, губы чуть кривятся в презрительной усмешке, и внезапно в мою грудь впиваются когти звериного бешенства и ревности - никто не смеет касаться сияющего чуда даже взглядом! В Тартар осквернителей! Видимо, такая же мысль приходит в голову всем одновременно, и тряпичные куклы начинают танец. По кругу, по кругу, в центре коего - неведомый бог, движется хоровод живых мертвецов, ритмично звенят ножи из железа и черной бронзы, возникшие буквально из воздуха, хрипы умирающих вплетаются в странную мелодию, и налетевший ветер треплет перья в крыльях Танатоса. Кусок песчаного берега становится одним большим алтарем - хайя, Астерий, прими кровавую жертву во имя твое!

Комковатый кисель воздуха, застрявший в горле, заставляет меня раскашляться. Я мотаю головой, смаргивал невольные слезы и никак не могу остановиться. Но наваждение схлынуло, тягучий ритм выпустил сердце из цепких лап, и осталось то, что осталось - песок, залитый кровью, трупы с перерезанными глотками и вспоротыми животами (мало ли я трупов в жизни видел?), и - печальное божество, с обреченным выражением лица взирающее на эту картину. Да, еще я, связанный по рукам и ногам, валяюсь на земле, напоминая самому себе запутавшуюся в сетях рыбину. Сейчас подойдет рыбак - и острогой! Но рыбак проходит мимо улова, торопясь спрятать свою смертоносную красоту под привычным уродством, а я жадно пытаюсь насмотреться впрок. Неужели вот это совершенство вчера смущенно розовело под моими неловкими пальцами? Но тут боль в затылке решает напомнить о себе, приходится зажмуриться, пережидая приступ дурноты, а потом меня накрывает тень.

- Тесей, ты... в порядке? - в голосе чудится страх. Ну да, только еще одного сумасшедшего ему сейчас не хватает.

- А что, не видно? - пытаюсь улыбнуться, но тошнота, пересохшее горло и потрескавшиеся губы убивают идею улыбки на корню.

Вскидываю голову и вместо ослепительного чуда вижу перед собой звериную морду. Только мне теперь все равно, потому что волшебство никуда не делось, притаившись в стеклисто поблескивающих глазах напротив, в тревожном взгляде, в сильных руках, которые сноровисто перерезают веревки и быстро ощупывают меня на предмет возможных повреждений. От их прикосновений по затекшим конечностям бегают мурашки, концентрируясь в районе позвоночника - так и тянет блаженно выгнуть спину.

- Они ничего тебе не сломали? Тебя не били?

- Только по голове.

- Тогда не страшно - голова-то пустая, там ничего пострадать не должно, - ну вот, опять смеется. Над смертельно раненым и чуть-не-попавшим-в-рабство наследником афинского престола. Я одновременно пытаюсь возмущенно сверкнуть глазами и жалобно застонать, но Астерий отходит в сторону, исчезая из моего поля зрения. Кряхтя, кое-как сажусь на песке, и тут у меня под носом возникает кубок с водой.

- Ты туда яду не подсыпал? - выпаливаю я и присасываюсь к кубку крепче, чем младенец к материнской груди.

- Тебе повезло. Вчера я собирался второпях и не взял с собой такую полезную вещь, - боги, он не шутит. - Что ты видел?