Легенда Кносского лабиринта - Страница 24

Стража забила тревогу не сразу, и в кои-то веки разгильдяйство спасло охранникам жизнь. Лениво постучав в дверь несколько раз и поругавшись для порядка, кто именно пойдет к "отродью" (в смысле, к отпрыску Колебателя земли), один из солдат осторожно заглянул в комнату. Внутри было темно и тихо. Но принесенный факел разогнал мрак, и вздрагивающее пламя выхватило из черноты раба с застывшей улыбкой на лице, скорчившегося на полу в луже крови, и меня, лежащего рядом в такой же позе, разве что крови не было. Вроде бы.

Минос, вызванный перепуганными слугами, распорядился убрать труп и перенести меня на ложе. Рабы мялись у порога - даже до слепых и глухих успела дойти жуткая новость про кровавое убийство, и никто не торопился навстречу смерти. Их пришлось загонять внутрь древками копий. Несколько дней я провалялся один в лихорадочном беспамятстве, и заходить ко мне решались лишь самые отчаянные исключительно под угрозой наказания.

Что-то тянуло меня наверх из глубокого омута. Сам бы я, наверное, так и не выплыл. Ощущения возвращались неторопливо, нехотя - головная боль, пересохший рот, мокрые от пота простыни. В животе словно поселился клубок рассерженных змей, и теперь они изо всех сил пытались найти путь наружу. Руки - бесполезные обрубки дерева: есть ли, нет, все равно толку никакого. На веках покоится небесный свод, не меньше - старина Атлант, видать, прогуляться решил, а я сдуру согласился его подменить. Неведомая сила приподнимает мою голову, и деревянный край чашки настойчиво тычется в губы - открой, пусти! Теплая горьковатая жидкость кажется слаще божественного нектара, и я глотаю ее, торопясь и захлебываясь. Но остатки тьмы внутри недовольны посторонним вторжением, склизкая медуза раздувается в горле, и меня долго рвет желчью и ошметками ужаса.

Вместе с последними спазмами ко мне возвращается способность шевелиться. Рука, потянувшаяся к лицу, нащупывает влажную ткань. Пахнет яблочным уксусом и душистым маслом, голова слегка кружится, палуба подо мной покачивается на мелкой волне... какая еще палуба?! Пытаюсь вскочить, но кто-то берет меня за плечи и укладывает обратно. Мотаю головой, протестующе мычу - язык во рту вялый, рыбий.

- Куда собрался, герой? - цепляюсь за чужой голос, как за подол маминого пеплоса - не уходи, не бросай меня одного! - Лежи, лежи, рано тебе пока за подвигами.

- Дедал? Ты вернулся? Ты решил взять меня с собой? Куда мы плывем?

На губы ложится теплая ладонь.

- Успокойся, малыш. Мы дома и никуда не плывем, в таком состоянии ты не дотянешь даже до Наксоса. Стоило оставить тебя без присмотра, и ты натворил дел - веслом не разгребешь, - голос такой же теплый, как и ладонь.

- А... что со мной? Я заболел?

У молчания терпкий травянистый запах.

- Ты совсем ничего не помнишь?

Палуба подо мной качается сильнее - приближается шторм. Сейчас накроет волной, и я... захлебнусь? выплыву?

- Он... сломал мою триеру. Я ее тебе хотел подарить, а он... Мне вдруг темно сделалось и душно, и... и все.

Вздох, до странного похожий на всхлип. Тяну с лица повязку - я хочу видеть, что происходит - но мою руку мягко опускают назад на простыню.

- Мальчик мой, ты когда-нибудь задумывался о том, кто ты? Нет, я сейчас говорю не только о Посейдоне. Один твой дед гоняет по небу солнечную колесницу, второй - коротает вечность в глубинах Тартара. А ты знаешь, кто твоя бабка? Океанида Перса, внучка Урана и Геи. В твоих жилах, малыш, нет ни капли человеческой крови - там плещется древнее черное серебро. Бессмертие дышит тебе в затылок - чувствуешь, как шевелятся волоски на шее?

- Я что, никогда не умру?

- Вряд ли. Видишь ли, Астерий, герои часто убивают чудовищ, а у тебя хватает общих родственников как с теми, так и с другими. Но ни одна стихия не в силах причинить тебе вред, да и самоубийцы из тебя не выйдет - кровь не позволит. А еще, малыш, твоя кровь любит чужую смерть.

- Как это?

- Что делают люди, когда пытаются умилостивить богов?

- Н-ну... молятся, жертвы приносят.

- Правильно. А как ты думаешь, откуда люди узнали, что нужно поступать именно так?

- Наверное, им боги велели?

- Молодец. А зачем богам жертвы, знаешь? Божество, лишенное поклонения, похоже на вконец изголодавшегося человека. Тело еще здесь, но отказывается служить своему хозяину.

- А если его накормить?

- Накормить, говоришь? От непривычной пищи можно и умереть ненароком. С тобой это почти произошло.

- Я... что-то съел?

- Да, малыш. Чужую жизнь.

По телу пробегает волна ледяного озноба, и я сжимаюсь в комок, пытаясь убежать, не слышать, не понимать. Это же неправда, неправда!

- Ты не виноват, мой мальчик. Но гнев и обида разбудили древнюю силу в твоей крови, и она потребовала жертву - иначе ты бы выжег себя изнутри. Скорее всего, ты даже не притронулся к рабу - он все сделал сам.

- Значит, я - убийца?

Почему Дедал не отвечает, почему? Убийцу изгоняют из семьи, и с этого момента встреча с человеком равноценна для него столкновению с диким зверем. Расправа над оскверненным - дело, угодное богам, если только кто-нибудь не сжалится и не проведет обряд очищения. Неужели мне придется... но куда я пойду? Жить в лесу, питаться чем попало и ждать, пока чужая рука не отправит мою тень в Аид, потому что даже на это я сам не способен? Не-е-т, не надо, пожалуйста!

И - сквозь собственные отчаянные рыдания, на грани слуха:

- Я тоже, малыш... я тоже.

Наверное, наш разговор был совсем другим. Не мог наставник спокойно вывалить на голову больному напуганному ребенку такую кучу гадостей, да и не знал он тогда многого - откуда бы ему знать? Но со временем кусочки головоломки вставали на свои места, и я учился, запоминал, тренировался держать своего зверя на привязи. К сожалению, мне было на ком тренироваться. Сильный гнев, горе или страх (которые в конце концов превращались все в тот же гнев) выпускали наружу моих чудовищ, и маска в этот момент помогала не больше, чем фиговый листок от грозового ливня. Но я хотя бы перестал падать в обморок после того, как все заканчивалось, и держать себя в руках становилось легче и легче.